Глава «О воспитании детей»
Разумные правители, напротив, прилагают всяческие усилия, чтобы собирать и объединять горожан как для того, чтобы сообща отправлять обязанности, налагаемые на нас благочестием, так и для упражнений и игр разного рода: дружба и единение от этого только крепнут. И потом, можно ли было бы предложить им более невинные развлечения, чем те, которые происходят на людях и на виду у властей? И, по-моему, было бы правильно, если бы власти и государь угощали время от времени за свой счет городскую коммуну подобными зрелищами, проявляя тем самым свою благосклонность и как бы отеческую заботливость, и если бы в городах с многочисленным населением были отведены соответствующие места для представлений этого рода, которые отвлекали бы горожан от худших и темных дел.
Глава «О дружбе»
читать дальше…всякая дружба, которую порождают и питают наслаждение или выгода, нужды частные или общественные, тем менее прекрасна и благородна и тем менее является истинной дружбой, чем больше посторонних самой дружбе причин, соображений и целей примешиваются к ней.
Равным образом не совпадают с дружбой и те 4 вида привязанности, которые были установлены древними: родственная, общественная, налагаемая гостеприимством и любовная, - ни каждая в отдельности, ни все вместе.
Никак нельзя сравнить с дружбой или уподоблять ей любовь к женщине, хотя такая любовь и возникает из нашего свободного выбора. Ее пламя, охотно признаюсь в этом, - более неотступно, более жгуче и томительно. Но это – пламя безрассудное и летучее, непостоянное и переменчивое, это – лихорадочный жар, то затухающий, то вспыхивающий с новой силой и гнездящийся лишь в одном уголке нашей души. В дружбе же – теплота общая и всепроникающая, умеренная, сверх того, ровная, теплота постоянная и устойчивая, сама приятность и ласка, в которой нет ничего резкого и ранящего. Больше того, любовь – неистовое влечение к тому, что убегает от нас… Как только такая любовь переходит в дружбу, то есть в согласие желаний, она чахнет и угасает. Наслаждение, сводясь к телесному обладанию и потому подверженное пресыщению, убивает ее. Дружба, напротив, становится тем желаннее, чем полнее мы наслаждаемся ею; она растет, питается и усиливается лишь благодаря тому наслаждению, которое доставляет нам, и так как наслаждение это – духовное, то душа, предаваясь ему, возвышается…
Между тем, в дружбе нет никаких иных расчетов и соображений, кроме нее самой.
Но дружба единственное, заслоняющее все остальное, не считается ни с какими другими обязательствами. Тайной, которую я поклялся не открывать никому другому, я могу, не совершая клятвопреступления, поделиться с тем, кто для меня не «другой», а то же, что я сам. Удваивать себя – великое чудо, и величие его недоступно тем, кто утверждает, что способен себя утраивать. Нет ничего такого наивысшего, что имело бы свое подобие. И тот, кто предположил бы, что двух моих истинных друзей я могу любить с одинаковой силой и что они могут одинаково любить друг друга, а вместе с тем и меня с той же силой, с какой я их люблю, превратил бы целое братство нечто совершенно единое и единственное, нечто такое, что и вообще труднее всего сыскать на свете.
Покуда я в здравом уме ни с чем не сравню милого друга. (Гораций, Сатиры)
Счастлив тот, кому довелось встретить хотя бы тень настоящего друга. (Менандр, древний поэт)
…когда я сравниваю всю остальную часть моей жизни с теми четырьмя годами, которые мне было дано провести в отрадной для меня близости и сладостном общении с этим человеком, - мне хочется сказать, что все это время – дым, темная и унылая ночь. С того самого дня, как я потерял его… я томительно прозябаю; и даже удовольствия, которые мне случается испытывать, вместо того, чтобы принести утешение, только усугубляют скорбь от утраты.
«И я решил, что не должно быть больше для меня наслаждений, ибо нет того, с кем я делил их» (Теренций, «Сам себя наказующий»)
Глава «Об умеренности»
Бдение, посты, власяница, изгнания в отдаленные и пустынные местности, заключение навеки в темницу, бичевание и прочие муки, были введены именно ради этого (как средство против болезней души и тела) и притом с непременным условием, чтобы они были самыми что ни на есть настоящими муками и мы со всей остротой ощущали бы их горечь и чтобы не получилось так, как произошло с неким Галлионом, который, будучи отправлен в изгнание на остров Лесбос, как сообщили оттуда в Рим, жил там в свое удовольствие, и, таким образом, то, что предназначалось ему в наказание, превратилось для него в благоденствие; тогда сенат, изменив ранее приятное решение, возвратил его обратно к жене и приказал ему не отлучаться из дома, дабы он и в самом деле почувствовал, что наказан.
Глава «Об уединении»
Сократу сказали о каком-то человеке, что путешествие совсем его не исправило. «Охотно верю, - заметил на это Сократ. – Ведь он возил с собой самого себя».
Что нам искать земель, согреваемых иным солнцем? Кто, покинув отчизну, сможет убежать от себя? (Гораций, Оды)
Человек должен запасать только то, что держится на воде и в случае кораблекрушения может вместе с ним вплавь добраться до берега (Антисфен, философ)
И, действительно, мыслящий человек ничего не потерял, пока он владеет собой.
Надо иметь жен, детей, имущество, и, прежде всего, здоровье, кому это дано: но не следует привязываться ко всему этому свыше меры, так, чтобы от этого зависело наше счастье. Нужно приберечь для себя какой-нибудь уголок, который был бы целиком наш, всегда к нашим услугам, где мы располагали бы полной свободой, где было бы главное наше прибежище, где мы могли бы уединиться. Здесь и подобает нам вести внутренние беседы с собой и притом настолько доверительные, что к ним не должны иметь доступа ни наши приятели, ни посторонние; здесь надлежит нам размышлять и радоваться, забывая о том, что у нас есть жены, дети, имущество, хозяйство, слуги, дабы, если случится, что мы потеряем их, для нас не было бы чем-то необычным обходить без всего этого. Мы обладаем душой, способной общаться с собой; она в состоянии составить себе компанию; у нее есть на что нападать и от чего защищаться, что получать и чем дарить. Нам нечего опасаться, что в этом уединении мы будем коснеть в томительной праздности:
«Когда ты в одиночестве, будь себе сам толпой» (Тибулл)
«Подумать только! Привязаться к кому-нибудь или проникнуться к нему таким чувством, что он может оказаться тебе дороже, чем ты сам для себя?» (Теренций, «Братья»)
Можно еще любить то или другое, но не связывай себя до конца с чем-либо, кроме себя самого. Иначе говоря: пусть все будет по-прежнему близко нам, но пусть он не сплетается и не срастается с нами до такой степени прочно, чтобы нельзя было его отделить от нас, не ободрав у нас кожу и не вырвав заодно еще кусок мяса. Самая великая вещь на свете – это владеть собой.
Занимаетесь ли вы хозяйством, науками, охотой или чем-либо иным, вы должны отдаваться этому не дальше того предела, где кончается удовольствие; берегитесь увлечься или устремиться вперед, туда, где к удовольствию примешивается усилие. Нужно предаваться занятиям и заботам лишь настолько, насколько необходимо, чтобы сохранять бодрость и обезопасить себя от неприятностей, порождаемых противоположной крайностью, а именно, вялым и сонным бездельем.